К 65-летию Победы

Горе было близким

И. Дружинин

Почему-то мне частенько вспоминаются годы войны, детство. Наверное, маленький мальчик, живущий далеко-далеко от мест военных действий и знающий о войне лишь по письмам с фронта и по сводкам Совинформбюро, не должен бы запомнить её. Но я помню.

Смутно помню, как уходили на фронт совсем молодые парни, как возвращались с войны инвалиды, кто без руки, кто на костылях, как обливались слезами над похоронками осиротевшие семьи. Война чувствовалась везде и во всём. Несмотря на большую удаленность от фронта, на ночь затемнялись окна. А при появлении в небе самолёта мы, маленькие дети, прятались, чтобы не видно было нас сверху. Так учили нас взрослые.

И, конечно же, был страшный голод. Ели всё, что, как говорится, не упиралось. Хлеба в нынешнем понимании не было. В хлеб клали тертый картофель, редьку, лебеду. Собирали весной мерзлый картофель – крахмал, готовили лепёшки. Летом было чуть проще. Можно было есть многие виды растений: щавель, крапиву, дягиль, липовый лист, ботву овощей, грибы, ягоды.

А ещё помню, как много было волков. Война ли согнала их с запада, охотников ли было мало. По ночам, а то и днём, забредали стаями в деревни, ловили собак, нападали на домашних животных на пастбищах прямо на глазах у пастухов.

Не было в деревнях ни радио, ни электричества. Вечерами сидели при свете лучины. Чуть подкормятся дети – и на улицу. Мячи для игры делали из конской шерсти – линьки. Но как много было разных игр, развивающих ловкость, быстроту, сообразительность, находчивость. И много работали!

Надо было работать, косить, жать, пахать, но из-за голода силы оставляли людей. Помню, как однажды в сенокос привезли подсолнечный жмых. Как набросились косари на появившийся «деликатес»!

В школу ходил мой старший брат, ходил он в лаптях, с холщовой сумкой. Не было ни чистых тетрадей, ни чернил. Чернила изготовляли из сажи, свёклы. Писали между строчками старых книг.

Трудно было всем – и большим, и малым. Помню, что отец был на фронте. Помню, как мать со слезами на глазах при свете лучины читала отцовские письма, а мы, устроившись кто - где, внимательно слушали его сообщения с Калининского фронта. Плакали и мы. Забывается и это. Время стирает многое. Не могу забыть только одного…

Иногда говорят, что чужое горе – не горе. Но в годы Великой Отечественной войны для нашей семьи и семьи эвакуированной еврейки Ривы горе было общим, как и для всего нашего многострадального народа.

Помню, однажды вечером прибыли эвакуированные с Украины, точнее, беженцы. Усталые, изможденные, голодные, оборванные. В нашем доме поселилась еврейка Рива. Моя мама приняла её радушно, от всего сердца. И жили мы, как одна семья: вместе питались, трудились, ждали добрых вестей с фронта. И внешне дни проходили спокойно. Только слишком уж суровой и угрюмой была наша Рива. Ночами наша беженка во сне кричала, кого-то звала, рыдала, стонала. Несмышленый малыш, не мог я тогда понять, что она так выбиралась из окружения.

Через несколько месяцев Рива стала спокойнее. Стала улыбаться, шутить и рассказывала матери, что она пережила, выходя из окружения, о том, как летали над ними фашистские самолёты, бомбили, обстреливали беженцев. А они ползли на четвереньках ночами.

Ползли, оставляя убитых - родных, близких, чужих. Ползли, потому что хотелось жить, вернуться и изгнать врага. Ползли сутками. Шли неделями. Рассказывала Рива о том, как таяли ряды беженцев. Вот уже нет никого рядом из её села. Кругом чужие. Чужие, но помогали, как могли. Чем могли: и одеждой, и питанием. Были чужие – стали свои.

После Победы Рива стала собираться домой на родину. Мать её отговаривала. Привыкли они друг к другу. Привыкла Рива и к нам, детям. И спали мы в эти годы не с мамой, а с Ривой.

И вот её, когда-то далекой и незнакомой, не стало. Она уехала. Как-то особенно скучно и грустно стало в нашем доме без неё. В первых своих письмах Рива сообщал, что её село сожжено фашистами дотла, но бывшие жители, оставшиеся в живых, уже устраиваются, обрабатывают землю, сажают деревья, строятся, значит, думают жить.

Долго шла переписка с Ривой, но потом след оборвался. Последние два письма мы получили от Ривы Шустер в середине 50-ых годов, когда уже не было в живых матери. К сожалению, на эти письма мы не ответили.

Но и сейчас душе моей приятно то, что суровые годы войны, когда на деле проверялись душевные качества людей, тесно переплелись судьбы женщин двух национальностей тогдашнего великого Союза: Новосёловой Анны Ивановны, моей матери, и еврейки Ривы Шустер. И горе для них было общим, как и для всего нашего народа. И такой народ не победить никогда!

Прошли годы. Выросло, возмужало и состарилось наше поколение, поколение детей войны. Все мы были у дел. И сам я давно пенсионер, отец троих взрослых детей. По стопам отца идут мои дочери, они педагоги.

За годы работы приходилось встречаться с людьми разных национальностей, но мне особенно приятно, что чудесное слово интернационализм коснулось нашего дома и нашей семьи ещё в трудные и суровые годы Великой Отечественной войны.

И я горжусь этим!

В. Новосёлов.